Егор Кошелев
ВТОРОЙ ТАЙМ

28 февраля — 17 марта
VLADEY
Неглинная, 14с1А, вход 4
С 11:00 до 22:00, без выходных
Вход: 350р. Льгот нет. По понедельникам вход бесплатный для студентов художественных вузов.

КУПИТЬ БИЛЕТ
Экскурсионная программа 

У художника Егора Кошелева, внимательного наблюдателя и ироничного комментатора современной культуры, прибавилось работы — окружающая действительность требует все больше пояснений. Вслед за масштабной экспозицией «Гештальт художника или внезапная ретроспектива», совместным проектом ММОМА и OVCHARENKO, во VLADEY на Неглинной открывается еще одна персональная выставка Кошелева «Второй тайм». Две персональные выставки в Москве, которые проходят одновременно, говорят не только о востребованности автора, но и о точном попадании работ художника в сегодняшний день. 

Произведения, представленные на выставке «Второй тайм», не вошли в музейную экспозицию на Гоголевском бульваре и остались стоять в тотальной инсталляции «Хранилище». Егор Кошелев предполагал утилизировать в ней свое раннее творчество, но в итоге корпус «Хранилища» пополнился лишними для ретроспективы работами. Экспозиция на Неглинной оказалась своеобразным оммажем «Салону отверженных».

«Салон отверженных» — выставка, проходившая в 1863 году параллельно официальному Парижскому салону, одной из самых престижных художественных витрин Франции. Жюри, отбиравшее картины, было ориентировано на академический вкус Школы изящных искусств и из 5000 представленных картин отклонило 3000 полотен, в том числе работы таких художников как Моне, Мане, Ренуар и Сислей. Разразился скандал, выставку посетил император Наполеон III и приказал развесить «отверженные» картины в другой части Дворца промышленности. «Салон отверженных» вызвал гораздо больший зрительский интерес, чем официальная экспозиция. 

Таким неожиданным и непредвиденным образом «Второй тайм» продолжает диалог с художниками прошлого, который ведет Егор Кошелев. По традиции второй тайм — решающий, самый зрелищный и захватывающий.

Егор Кошелев о выставке: «Мне не раз приходилось выступать куратором, а подчас и вынужденным цензором своего искусства. Происходит это так — в процессе работы над очередным проектом какая-то часть произведений, причем из числа важных, даже особо дорогих для художника, из окончательной экспозиции самим же им исключаются. Причины тому самые разные — не подошли по размеру, оказались слишком яркими для общего цветового строя выставки (например, свинцово-серого), выпали из времени и пространства, в испуге сменили окрас и слились со средой, сохраняя то живое, что можно еще сохранить. В общем, причин масса, а итог один — путь картин к зрителю оказывается закрыт. Вот и копятся они в мастерских да хранилищах, отлученные, забытые, потухшие и покоробленные от осознания своей культурной неуместности, тихонько подставляя в поддержку друг другу свои натруженные холщовые спины. Но бывает так, что и самый суровый критик собственного творчества спросит в сердцах: “Разве же не отец я сим лакокрасочным созданиям? Разве громоздящиеся на запыленных полках плоды трудов моих не могут явиться свету хотя бы потому, что и они вместили все те радости, восторги, сомнения и печали, которыми я жил так долго? Так почему бы не дать им такую возможность?” Пусть эти страдальцы, отверженные и изгои заполнят галерейные стены. И, возможно, увидев эти сокрытые до недавних пор вещи во всей их полноте, зритель скажет — и они имеют смысл!» V